В тридевятом царстве, тридесятом государстве жил, был царь. Всё у него было по-людски: бояре мозговитые, стольники да сокольничьи расторопные, купцы хитроумные, мастеровые искусные, да народ терпеливый. Жили они жили, да воззавидовали другие царства-государства их избытку да довольству, и случился у самых границ царства супостат.
Думал царь думал, что делать, с боярами советовался, да и написал указ: созвать ополчение, снарядить войско, да пойти супостата бить и прочь гнать, землю свою от ворога защищать. Подписал он указ, да вывесил его думный дьяк на самой главной площади. Собрался народ, читает. Мужики в затылках чешут, а бабы головами качают. Гудит народ. Прибежал дьяк к царю, в ноги бросился, о том и поведал. Удивился царь: не понимает, в чём сыр-бор. Вышел царь к народу, да спрашивает: “О чём судите-рядите, люди добрые? Или вам мой указ не по душе?”
Выступил тут вперёд добрый молодец, поклонился на четыре стороны, да отвечает: “Указ твой, царь-батюшка, нам по душе, да кое-что тебе невдомёк: жили мы жили, испокон веку, по обычаям да законам, и понаехали тут басурмане. Мужиков наших бьют, баб бесчестят, детей малых пугают, а что хуже всего – торгуют направо и налево зельем ядовитым, заморским. Вот и кумекает каждый, читая твой указ, чья теперь земля: наша, али басурманская.”
Нахмурился царь, разгневался, да видит, что правду добрый молодец говорит, и крыть-то ему нечем. “Что же,” спрашивает, “Неужели не пойдёт народ супостата бить?”
“Пойдёт,” отвечает молодец, “да только в последний раз. Дальше, царь-батюшка, басурман зови. Пусть они за тебя живот кладут.” Сказал, и в толпе растворился, как и не было его. Ну войско, конечно, снарядили, супостата разбили, а дальше что было, никто не знает: не написано об этом в летописях. На том и сказке конец, а кто слушал – молодец.